Я посидел, не шевелясь, до тех пор, пока голова не перестала кружиться хотя бы настолько, чтобы я снова смог открыть глаза, и пока грохот в висках не поутих немного. Грохот в голове. Должно быть, кто-то продолжал молотить по ней бейсбольной битой как кузнечным молотом, придавая ей всякие причудливые формы, в равной степени не годные для сознательной деятельности. Кто-то выковывал из Гарри Дрездена славного такого покойника.
Я обрубил этот ход рассуждений.
– Ты не какой-нибудь жалкий кролик, Дрезден, – напомнил я себе не без резкости в голосе. – Ты чародей старой школы, заклинатель крупного калибра. Ты не должен валяться тряпкой под ногами всяких говнюков с бейсбольными битами только потому, что они приказали тебе так!
Наэлектризованный звуком собственного голоса (а может быть, внезапным и не самым приятным осознанием того факта, что я начал заговаривать с собой), я встал, затопил огонь в камине и принялся, пошатываясь, бродить перед ним взад-вперед, пытаясь думать.
Не мои ли вечерние визиты привели к этому предупреждению? У кого имеется повод угрожать мне? От каких таких открытий пытаются меня удержать? И главное, что мне в этой связи делать?
Возможно, кто-то видел, как я разговариваю с Линдой Рэндалл. Или, что еще вероятнее, кто-то видел меня у Бьянкиного дома задающим вопросы. Голубой Жучок, конечно, не верх роскоши, но и спутать с любой другой машиной его трудно. У кого имеется повод следить за мной?
Ну, разве Джентльмен Джонни Марконе не следовал за мной, чтобы побеседовать? Чтобы попросить меня держаться подальше от истории с убийством Томми Томма? Еще как следовал. Так что это запросто могло оказаться еще одним напоминанием от криминального босса. Вполне, между прочим, в мафиозном духе.
Я проковылял к плите и заварил себе травяного чая от головной боли, потом добавил туда пару таблеток аспирина. Целебные травы, конечно, хороши, но я предпочитаю действовать наверняка.
Продолжая действовать согласно этому же принципу, я достал из ящика свой «Смит-и-Вессон-Чифс-Спешл» тридцать восьмого калибра, размотал тряпицу, в которую он был завернут и проверил, заряжен ли он. Потом сунул револьвер в карман куртки.
Если не брать в расчет чародейства, надоедливым типам с бейсбольными битами в руках справляться с пистолетом гораздо сложнее. И будь я проклят, если позволю даже Джонни Марконе с его душой тигра вытирать об меня ноги, отталкивать меня с пути или хотя бы думать, что может вертеть мной как захочет. Черта с два.
Моя голова гудела как котел, руки тряслись, но я спустился в лабораторию и принялся вычислять, как вырвать чье-то сердце из груди с пятидесятимильного расстояния.
Кто там сказал, что я не умею найти себе развлечения в пятницу вечером?
Мне пришлось потратить остаток ночи и добрую часть утра, но я все-таки вычислил, как убить кого-то так, как убили Томми Томма и Дженнифер Стентон. Проверив свои расчеты в пятый или шестой раз, я отшвырнул их на стол и тупо уставился на листки бумаги.
Во всем этом не было никакого смысла. Это было просто невозможно.
А может, мы все просто чертовски недооценивали убийцу.
Я схватил свою куртку в охапку и вышел из дома, не позаботившись о том, как я выгляжу. Я не держу у себя зеркал. Слишком много всяких тварей могут использовать зеркала в качестве окон – или дверей. Впрочем, я и так знал, что выгляжу как ходячий труп. Зеркало заднего вида в «Студебеккере» подтвердило это. Лицо мое осунулось и заросло щетиной, под налитыми кровью глазами красовались темные круги, а по степени всклокоченности моих волос можно было сделать вывод, что я гонял на мотоцикле сквозь облако жирного дыма. Вот что выходит, если в ваших привычках то и дело приглаживать волосы потными руками. Особенно если заниматься этим четырнадцать часов подряд.
Впрочем, все это не значило ровным счетом ничего. Мёрфи хотела эту информацию; она была ей просто необходима. Дела обстояли паршиво. Собственно, они обстояли паршивее некуда.
Я погнал машину к ней на работу, понимая, что она хочет услышать это из первых уст и с глазу на глаз. Отдел, в котором работала Мёрфи, размещался в одном из ветшающих зданий, входивших в комплекс городского полицейского управления. Оно облезло и кое-где слегка просело в землю – так старый солдат, стоя в строю по стойке «смирно», пытается подобрать отвисшее пузо. На одной из стен виднелись граффити, которые не соскребут до утра понедельника.
Я оставил машину на стоянке для посетителей – в субботнее утро это гораздо проще – и поднялся по крыльцу в дом. Увы, дежурным офицером оказался не мой давний знакомый, старый служака с моржовыми усами, а пожилая матрона с глазами цвета стального клинка. Она с первого взгляда не одобрила ни меня, ни моего образа жизни и заставила меня ждать, пока сама связывалась с Мёрфи.
Пока я ждал, в вестибюль вошли двое полицейских, волочивших какого-то типа в наручниках. Он вовсе не сопротивлялся; скорее, наоборот. Голова его бессильно свешивалась вниз, и он то и дело почти музыкально стонал. Крепостью телосложения он явно не отличался, и вообще он производил впечатление совсем еще мальчишки. Джинсы и куртка были изорваны и перепачканы, шевелюра всклокочена. Копы проволокли его мимо дежурного.
– Обдолбанный вусмерть, – пояснил один из них. – Придется подержать его взаперти, пока он не сможет видеть нормально.
Тетка-дежурная сунула им табель, один из них сунул его подмышку, и они потащили парня дальше, на лестницу. Я терпеливо ждал, то и дело протирая слипающиеся от усталости глаза, пока тетка пыталась связаться с кем-то там, наверху.